Первая учительница, 1-я часть
Нам с папой очень повезло. И его, и меня учила одна первая учительница,
человек больших души и сердца, наша незабвенная и дорогая Елизавета Сергеевна Фефелова. Папа мой родился ровно за год да Великой Отечественной войны, в июне 1940 года в посёлке Монетном Берёзовского района Свердловской области. В школу он пошел уже по окончании войны, в 1947 году. Класс их взяла молоденькая красивая учительница, которая уже успела сделать три выпуска учеников начальной школы, проработав в Монетнинской школе №10 всю войну. Хотя на Урале не шли прямые боевые действия, но тяжесть военных лет со всей силой легла на плечи людей, находившихся в тылу, перенесших голод и холод, страх и горечь потери родных и близких, ушедших на фронт. Это страшное время навсегда наложило отпечаток строгости и вдумчивой серьёзности на милое, доброе лицо нашей любимой первой учительницы.
Из воспоминаний военного времени нашей учительницы Елизаветы Сергеевны Фефеловой «Школьники в военные годы»:
«Сентябрь 1941 года. С тяжёлым чувством приходят ребята в школу. Уже два с лишним месяца идёт война. У многих учеников отцы и старшие братья на фронте. Многие их сверстники совсем не пришли продолжать учёбу, а ушли работать на производство. Настроение у ребят подавленное.
Мы – учителя стараемся, как можем, вселить в них бодрость и надежду на победу. Каждое утро перед занятиями проводим коротенькие информации. Убеждаем ребят, что отступление Красной Армии временное и что это результат вероломного нападения фашистов.
В моём 3-б классе 38 человек. В основном это мальчишки и девчонки с Каменного посёлка и Зыряновских бараков. Ребята бойкие, крепкие и здоровые. Воспитанные на просторе лесных посёлков, они отличались от прочих учеников своей неудержимой непоседливостью, но на информациях сидят исключительно тихо.
Я читаю очередную сводку Информбюро или газетный материал о геройстве наших красноармейцев. Тридцать восемь пар ребячьих глаз устремлены на меня. Ученики слушают с большим интересом. Смотрю в эти глаза и с удовлетворением отмечаю, что ребята верят в нашу победу.
Вот мальчик на третьей парте. У него отец с первых дней войны на фронте; он уже видел разрушенные города и сожжённые деревни; об этом писал он домой. Писал и о том, как стойко они защищали эти города и деревни, а потом перешли в наступление и отбили их обратно. Мальчик ёрзает на месте от нетерпения, когда я читаю об аналогичном случае на фронте, потом вскакивает на месте и кричит: «Это же мой папа там был!»
Иногда мы остаёмся после уроков, чтобы прочесть принесённое кем-нибудь из учеников отцовское письмо с фронта. Потом обсуждаем геройские подвиги наших бойцов, о которых написано в письме. Ребята шумят, перебивают друг друга. В ходе коллективного обсуждения накаляются их страсти, они начинают спорить. Тогда в разговор вмешиваюсь я и разъясняю, как нужно понимать тот или иной поступок, или событие. Этим мы, как бы, делаем выводы из прочитанного.
После таких коллективных знакомств с фронтовой жизнью наших земляков ребята всё чаще спрашивают меня:
- А чем и как, Елизавета Сергеевна, мы могли бы помочь фронту?
Я неизменно им отвечала: «Хорошо учитесь и помогайте мамам. Выполняйте всю подручную работу дома. Вот это и будет вашей помощью».
Они недоумевают: какая же это помощь, ведь этим мы ничего полезного фронту не сделаем.
Я начинаю убеждать своих питомцев:
- Вот у тебя, Лена, мама работает на Эстакаде?
- Да, на эстакаде.
- Сколько времени в сутки она работает?
- Двенадцать часов.
- С работы приходит усталая?
- Очень.
- Сейчас представь себе, если бы ты домашнюю работу не выполнила, то пришлось бы делать ей всё самой; а она, вконец усталая, не сумела бы за ночь отдохнуть и на завтра меньше отгрузила торфа. Это бы значило, что Уралмаш выпустил для фронта меньше продукции.
Такие убедительные доводы действуют на них. Ребята со мной соглашаются, однако считают, этого мало.
- Старшие классы на самолёт деньги собирают, вот это помощь – говорит Миша Ширяев. На их деньги сделают самолёт, и полетит он бомбить фашистов!
- Может быть, и нам собирать деньги на самолёт, – говорят ребята.
- С задней парты нетерпеливо тянет руку Паша Гудков. Мне мама денег даст, можно я принесу!
- И я принесу! И я! – кричат ребята.
Вот было бы здорово, думаю.
- Хорошо, посоветуюсь с директором, - говорю. Ваше предложение замечательное, но сама решить не могу. Завтра сообщу вам ответ».
В жизни так получилось, что, хотя папа мой и рос без отца, но воспитывали его две замечательные женщины - мама, Анна Кирилловна Мутовкина, моя любимая баба Нюра, которая вынянчила и меня, и наша с ним общая первая учительница Елизавета Сергеевна Фефелова. Наверное, потому он вырос человеком добродушным, мягким, весёлым и, несмотря на тяжёлое военное детство, очень жизнерадостным. В Молдавии, куда мы впоследствии уехали жить в 1979 году, у папы даже прозвище появилось «Вовка - добрая душа»… Моего любимого папы, Владимира Александровича Шарлоимова, нет уже 24 года, но я хорошо помню, с какой любовью, нежностью и большим уважением он всегда вспоминал свою первую учительницу. Он был просто несказанно рад, когда узнал, что в первый класс я пойду именно к его родной Елизавете Сергеевне.
Наверное, почти у каждого из нас прочно запечатлевается в памяти такое важное событие, как поступление в школу. Ещё бы, ведь это целая новая эпоха в жизни маленького человека, привыкшего жить беззаботно и легко. И вдруг наступает переход из детства почти совсем во взрослую жизнь с её тревожной неизвестностью, новыми впечатлениями, новыми людьми и совершенно другим укладом жизни!
Я, как сейчас, помню торжественную линейку 1-го сентября 1973-го года в школе №10 п. Монетный, куда мы прямиком из детского садика, что находился напротив, пришли, что называется, «первый раз в первый класс». Непередаваемые ощущения новизны всего - своего новенького, «с иголочки», школьного форменного платьица с белым фартучком и ещё более белоснежными воротничком и манжетами, старательно и аккуратно пришитыми к рукавчикам умелыми мамиными руками, и целого сокровища - абсолютно новенького красивого портфеля с ярким, вкусно пахнущим свежей типографской краской, фиолетовым Букварём, чистенькими пока ещё тетрадками и пеналом с ручками, карандашами, и всем прочим, что совершенно необходимо для полного счастья настоящему первоклашке! Помню, что больше всего меня поразили ребята из 10-го класса, будущие выпускники нашей 10-й школы, стоявшие в огромном (как мне тогда показалось) спортивном зале, где проходила линейка, прямо напротив нас. Он высились над всем и вся просто, как корабельные сосны в уральском лесу, были такими взрослыми, красивыми и очень гордыми своим видом и положением. Среди них стояла и моя троюродная по маминой линии сестра Ирина, совершенно рыжая, необыкновенной красоты девушка.
Прошло торжество нашего поступления в школу, и начались первые «трудовые» ученические будни. Начальные классы обучались в другом здании - старой двухэтажной деревянной школе, которая находилась позади новой, каменной трёхэтажной старшей школы. Помню, как-то утром мы с ужасом узнали, что в нашей «деревяшке» по чьей-то вине произошёл сильный пожар, и уроки в этот день отменили. А в душе было смешанное чувство страха, жалости и, в то же время, какой-то противной радости, потому что не надо идти на уроки, отчего стыдно до сих пор…
На уроках сидели мы тогда (это для молодого поколения), за деревянными партами, представлявшими собой единый двухместный монолит из наклонной столешницы с двумя откидными краями для вставания и узкой скамейки со спинкой. Сидя за такими партами, писать было гораздо удобнее, чем сейчас, за современными, совершенно плоскими, на которых ученики просто лежат, чтобы видеть то, что они пишут.
Но самое неизгладимое первое впечатление произвела на меня наша первая учительница, Елизавета Сергеевна. Она нам казалась тогда уже пожилой, хотя сейчас я, почти её ровесница, понимаю, что ей было всего-навсего пятьдесят три года… Так случилось, что наш класс был самым последним в её учительской биографии. Выпустив нас, она вышла на пенсию, но, несмотря на огромный стаж педагогической работы - целых тридцать семь лет, когда, казалось бы, самое время уже отдыхать от каторжного учительского труда, начала, как оказалось, очень страдать от того, что оказалась "не нужна". Она уже просто не мыслила себя без работы, без школы. Мы, дети, тогда ещё не понимали этого. Я узнала об этом только сейчас, от её единственной дочери, Валентины. У Елизаветы Сергеевны начались страшные приступы головных болей, не снимавшиеся никакими таблетками и лекарствами, которые она едва могла выдерживать, и уже через два года её не стало… Она ушла совсем молодой, в 57 лет, 12 июля 1978-го года. Я очень хорошо помню, как мы всем классом пришли на её похороны. Этот страшный, тяжёлый, оглушительный своей трагичностью день до сих пор горькой печалью непоправимой утраты лежит у меня на душе. Она лежала тогда в своём гробу такая маленькая, родная, одинокая, беззащитная и совсем неподвижная… И всё время, до самого прощания с ней, звучала траурная органная музыка Баха, она до сих пор печально льётся в моём сердце. Душу томили поздние сожаления о том, что мы слишком редко навещали её, ушли с головой в круговерть новой школьной жизни, не уделяли внимания и чувств ответной любви и благодарности за всё, что она для нас сделала. Мы забыли, бросили ту, которая вложила в нас первые зёрна наших знаний и умений, привила нам вкус к учёбе, сделала наш класс дружным и сплочённым, единым целым. Тяжёлый груз позднего раскаяния и теперь, спустя столько лет, камнем лежит на дне моей души. В этом 2018-м году, когда я пишу эти строки, 12 июля исполняется 40 лет со дня смерти нашей любимой Елизаветы Сергеевны. И именно в эти последние дни февраля мне через интернет написала её единственная дочь, Валентина Патрушева (Фефелова) и рассказала о том, что существуют воспоминания матери о военной школьной поре, когда она только начинала свою учительскую деятельность. Воспоминания эти включены в книгу «Записки из истории посёлка Монетного», которую написал её отец и муж Елизаветы Сергеевны, С.И. Фефелов. Эти воспоминания нашей первой учительницы стали частью и моего повествования.
Первые дни учёбы в школе… Ощущение порядка, собранности и взрослости. Наша учительница Елизавета Сергеевна была такова, что даже мысль о баловстве не могла прийти в голову ни одному из самых хулиганистых мальчишек класса, я имею в виду Серёжку Шептицкого, которого я боялась, как огня, не говоря уже о девочках. Она и в класс входила так строго и с таким достоинством, что мы быстро вскакивали со своих мест, дружно откидывая крышки парт, затихали и мгновенно настраивались на нужный рабочий лад. Необыкновенное спокойствие и уверенность царили в её приятном голосе, в каждых малейших неторопливых её движениях. Сдержанная и серьёзная, она никогда не повышала голоса, одного её пристального и внимательного взгляда было для нас вполне достаточно, чтобы пресечь любые попытки нарушить дисциплину. Все мы быстро поняли, что вывести из себя Елизавету Сергеевну просто так никому не удастся. Поэтому и попыток таких никто не предпринимал. Каждый в классе был занят делом, у каждого было своё, особое поручение. Вспоминает одноклассница и моя подруга детства, Ирина Павельчик: «Моя мама сказала, что я у Елизаветы Сергеевны помощницей была, тетрадки собирала, потом что-то раздавала. Мама также говорит, что родители её очень ценили. Она была лучшей учительницей нашей начальной школы».
О строгости нашей первой учительницы так пишет наш одноклассник, Зуфар Хуснутдинов: «Елизавету Сергеевну вспоминаю с огромным чувством благодарности и уважения. Однажды, ещё в прописях, получил «кол» и простоял на ногах весь урок. Зато после этого случая стал гораздо более ответственно подходить к заданиям на дом».
Но, несмотря на все строгости и взыскания, мы своими детскими сердцами чувствовали и понимали, что она любит нас и никому не даст в обиду. А строгость просто жизненно необходима для того, чтобы успеть научить нас всему, что мы должны пройти за эти короткие три года начальной школы, сделать из нас, оболтусов, хороших и воспитанных людей. Да ведь и гораздо легче учиться, когда в классе имеются дисциплина, тишина и порядок, когда не тратится впустую время на успокаивание шалунов и различные увещевания. И за это мы безмерно благодарны нашей первой учительнице. Мы всегда были заняты какой-либо деятельностью, были сосредоточены на учёбе и узнавании чего-то нового и неизвестного.
Елизавета Сергеевна научила нас очень многому - читать, писать, считать, рисовать, клеить, вышивать, мастерить своими руками всё, что угодно, из любых подручных материалов, ставить удивительные опыты по изучению различных физических явлений. Она привила нам интерес к познанию этого мира, научила вежливо и внимательно относиться к людям, вложила в нас сознание своего человеческого достоинства.
Как ни строг был уклад начавшей нашей школьной жизни, бывали и весёлые моменты. Помню, как перегоняя друг дружку, мы неслись на переменке в буфет. Утром дома каждый день мне торжественно выдавались законные десять копеек - на чай, который стоил две копейки и на коржик (или пирожок) за восемь копеек. Как же ценны были тогда эти десять копеек! Да и вообще, каждая копеечка в советское время имела вес и цену. За одну копейку, к примеру, можно было купить целый коробок спичек. Шестнадцать копеек стоил чёрный хлеб, двадцать - серый, а двадцать две - вожделенная буханка белого, от которой обычно с хрустом и необыкновенным удовольствием откусывались все четыре угла, пока донесёшь её до дома. Всё в нашем детстве было вкуснее, но особенно - мороженое! Оно было настолько натуральным, ароматным, жирным, плотным, что замёрзшее, его едва-едва можно было отковырять из бумажного широкого стаканчика деревянной палочкой. А уж вкус у него был такой, что тоска по нему длится всю мою сознательную жизнь… Что и говорить, наше советское школьное детство было радостным, спокойным, полным непоколебимой уверенности в завтрашнем дне, из всех забот были только хорошая учёба да небольшая помощь родителям по дому. Мы, дети 70-х, не застали того страшного военного голода, о котором пишет в своих воспоминаниях наша первая учительница.
Из воспоминаний Елизаветы Сергеевны Фефеловой «Школьники в военные годы»:
«Чем ближе к весне, тем заметнее становилась вялость ребят. Сказывалось недоедание. У большинства жителей посёлка не было своего хозяйства, нечем было дополнить ограниченный паёк. Особенно тяжело отражалось на детях постоянное недоедание. Они в таком возрасте, когда растут, и, разумеется, их организм требует усиленного питания. Многие ребята на последних уроках засыпали от переутомления.
Бывало, сидит паренёк за партой, а вид у него такой апатичный. Урок, конечно, он не слышит, смотрит перед собой и борется со сном, а потом опустит голову на парту и уснёт.
Подойдёшь к нему, потрогаешь за плечо, спросишь, почему уснул, а он ответит: «есть хочу». И заплачет.
Я и сама в душе плачу над ним. Знаю, что он голоден. Семья большая и все иждивенцы, одна мать работает. Голодно в таких семьях.
У меня тоже мутит в желудке. Я вспоминаю, что утром выпила стакан чая с маленьким кусочком ржаного хлеба. Такой же кусочек остался на обед. Обед мой будет состоять тоже из одного стакана чая. Нам – учителям продовольственные карточки не отоваривали. Мы жили на одном хлебе и хорошо знаем, что такое голодный желудок.
Иногда я в большую перемену в учительскую не уходила, а оставалась в классе и проверяла тетради. Ребятишки собирались поближе ко мне на передние парты, наблюдали за моей работой и рассказывали о каких-нибудь своих приключениях. Они делились со мной всеми своими сокровенными тайнами. Говорили обо всём, но неизменно разговор сводился к одному: начинали мечтать, что бы они поели, придя домой.
Саша Сукин – бледный, худой мальчик с болезненным лицом печальными глазами задумчиво смотрит в окно и говорит: Мне бы картошки горячей – горячей! И хлеба большой кусок.
- Я бы горошницы две чашки съела, даже без масла,- вставляет Устьянцева Маша…
Прислушиваюсь краешком уха. Вспоминаю вкус горошницы. Никогда раньше не любила горошницу. Бывало, в детстве сестра Саша варит гороховую кашу, а я этого запаха не выношу и убегаю из избы.
Сейчас вспоминаю этот сытный аромат и ловлю себя на том, что с большим удовольствием бы поела горошницы.
Отрываюсь от работы. Под «ложечкой» мучительно сосёт, хочется есть.
С нарочито – серьёзным видом обращается ко мне Володя Строков.
- Спросите, Елизавета Сергеевна, у Вальки Никулина, что он сегодня ел, целый день хвастает! Валя обиженно сопит, но ободрённый моим вопросительным взглядом и моим вниманием к нему, ободряется.
- Мама сегодня стряпала пироги.
- С чем пироги? – спрашиваю.
- С картошкой. Очень вкусные.
- А как она их стряпала, научи меня.
- Да совсем просто, тут и учиться не надо. Сперва сварила картошку, растолкла её, а потом в крахмале сочни раскатала. Потом сырой картошки натёрла на тёрке и в эти сочни завернула. Ну, а потом их на листы и в печь.
У меня подступает комок к горлу, навёртываются слёзы. Милые ребята, сколько страданий принесла вам эта война! Скоро ли ей конец?»
Неподдельную радость приносили нам в начальных классах игры, которые мы затевали с одноклассниками на школьном дворе. Одной из самых любимых игр были у нас «цепи кованые», когда мы, взявшись за руки, становились в две стенки, одна против другой, и то в одной, то в другой хором кричали: «цепи кованые, разбейте нас!». Один из смельчаков отпускал руки, разгонялся и мчался во весь опор к противоположной стенке, на ходу интуитивно отыскивая звено послабее, и врывался со всей силы в сцепленные руки ребят. Сумевший прорвать «оборону», забирал с собой «пленного». Неудачник же оставался в стане «противника». Что и говорить, детство - это пора игр, потому что именно в них происходит развитие и становление современного маленького человека, выясняется и утверждается его положение в коллективе сверстников.
Из воспоминаний Елизаветы Сергеевны Фефеловой «Школьники в военные годы»:
«Первая же военная зима с её тревогами и трудностями отразилась на ребятах. Меньше стало шалостей. Даже игры затевались редко, да и не было в них такой весёлости, с какой проводились раньше. Играли в войну класс на класс. Причём, никто из противников не хотел быть фашистами, поэтому чередовались: сегодня один класс «фашисты», завтра – другой.
После Инниного рассказа ненависть к немцам у них была настолько велика, что даже в игре они своих же товарищей, изображающих «фашистов», били с остервенением. Нередко эти игры переходили в настоящие драки. Тогда нам – учителям приходилось выходить на улицу и «объявлять перемирие». Инна - это девочка из нескольких эвакуированных детей, которые учились в нашем классе. Они рассказывали, как им пришлось покинуть родные края и ехать на Урал, подальше от фронта. Некоторые из них выходили из окружения и видели немцев. Ребята с большим интересом слушали их.
Однажды после уроков попросили одну девочку рассказать о себе и о том, как она приехала сюда, и услышали от неё жуткую историю.
Инна Аронсон, девочка маленькая, чёрненькая с живыми глазами. В классе её все любили за её вежливость и общительность. Училась она хорошо и помогала в учёбе всем, кто просил её об этом.
Об эвакуации она никогда не рассказывала. Может быть потому, чтоб лишний раз не вспоминать пережитое.
- Мы жили в небольшом белорусском городке, - начала она свой рассказ. На второй день войны моего папу взяли на фронт. Он уехал. Через шесть дней немцы подошли к нам совсем близко. Стало слышно, как палят пушки. Накануне прихода немцев в город нас эвакуировали. В товарные вагоны набилось столько людей, что некуда было сесть, все стояли на ногах.
Мы с мамой и наши соседи по квартире – профессор Васильев Антон Иванович со своим внуком Витей стояли у самой двери.
- мне одногодок. Вместе бегали в школу и учились в одном классе. Антон Иванович старенький со слабым здоровьем, ему, наверное, уже около 80 лет. Он всегда встречал нас, когда мы возвращались домой из школы. Бывало сядет в беседку у ворот дома и ждёт нас. Или идёт вдоль разбитого тротуара нам навстречу и улыбается сквозь очки.
Паровоз с трудом тянет длинный состав. На подъёмах буксует, громко пыхтит и сбавляет ход. Миновали уже несколько станций. Впереди на востоке из-за леса выглянуло солнце. Начинался новый день. Для беженцев – первый день путешествия в тревожную неизвестность. Каждый с грустью думал о покинутом доме, но желание у всех было одно: скорей и как можно дальше уехать от проклятых фашистов.
Вдруг состав дёрнулся, загремели буфера, попадали люди. От паровоза донеслись до нас тревожные гудки. В открытую дверь я первая увидела, как в небе навстречу идущему поезду летят самолёты. Заторможенный состав ещё прокатился несколько метров и встал.
Минуту был слышен надсадный вой самолётов. Потом под вагонами дрогнула земля, раздались первые взрывы. Люди в ужасе метнулись в раскрытые двери. Антон Иванович крикнул нам: «Бегите! Я останусь здесь», и плотно прижался к стенке вагона.
Люди, сбивая с ног друг друга, убегали от состава в поле. Мама, до боли сжав мою руку, бежала рядом со мной и кричала: «Ви-итя-а, подожди нас!» Среди бегущих впереди, я увидела Витю.
Самолёты один за другим пикировали на состав. Грохот взрывов, раздирающие крики раненых. После очередных взрывов я оглянулась и увидела, как наш вагон подбросило, сорвало крышу. Вместе с фонтаном земли разлетелись в разные стороны доски и человеческие тела, не успевших выскочить беженцев. Соседние вагоны загорелись.
Внезапно бомбёжка прекратилась, самолёты ушли. Я опомнилась от пережитого за эти минуты ужаса и поняла, что мы сидим с мамой под каким-то чахлым кустиком. Она по-прежнему крепко держит меня за руку. Глаза её широко открыты и смотрят в одну точку. Она смотрит на горящие вагоны и что-то бормочет. Мне стало страшно.
- «Мамочка, что с тобой?!» - со слезами на глазах я стала трясти её. Мама выпустила мою руку, прижала меня к себе и заплакала.
Среди стонов и криков раненых мы услышали знакомый Витин голос, а затем увидели его. Витя бежал к составу и звал дедушку.
В это время один из самолётов вернулся и, снизившись, начал обстреливать из пулемётов людей, разбежавшихся по полю.
После первой же очереди Витя широко раскинув руки, упал вниз лицом.
Когда всё стихло, мы подошли к Вите. Его нельзя было узнать. Разрывными пулями ему разворотило лицо и шею. Нашли и дедушку Антона. Он лежал метрах в десяти от вагона тоже мёртвый и полузасыпанный землёй. При той бомбёжке погибло очень много людей, и среди них наши самые близкие – Витя и дедушка Антон.
После услышанного ребята долго сидели молча. Вдруг Петя Глухов хватил по парте кулаком:
– Проклятые фашисты! Жаль, что мы ещё малы, а то всем классом пошли бы бить вас!»
Одними из любимейших и весёлых событий для нас, советской школьной детворы, были сбор макулатуры и металлолома. Мы, ученики 70-х, на всю катушку вкусили радость от этих увлекательнейших занятий. Тут нужно заметить, что из дома тащилось всё, что ни попадя, всё, что плохо лежит, и за чем не успел уследить зоркий родительский глаз. Если мы собирали макулатуру, то значит, из дома выносилось всё, вплоть до последней газеты и исписанного клочка бумаги, не исключая и ещё не закончившегося на текущий день листка отрывного календаря. Такой календарь обязательно и всенепременно висел на стене в каждом доме и в каждой квартире того времени. Ритуал отрывания листка с прожитым днём тогда настолько прочно вошёл в наш советский быт, что жизнь без него была просто немыслима. А как же, ведь на нём есть всё, что нужно - число, день, месяц, год, восход и заход солнца, долгота дня, да ещё полезная информация на оборотной стороне! Так вот, во время сбора макулатуры из дома тащилось всё. А разве могло быть иначе? Ведь класс непременно должен занять первое место! Чувство коллективизма и у взрослых, и у детей в советское время всё-таки было гораздо сильнее развито, чем у теперешнего поколения. Мы тогда были, действительно, «один за всех и все за одного». Именно поэтому стопки бумаг, перевязанные верёвочками с четырёх сторон, стройными ручейками текли ранним утром в школу со всех концов Монетки всеми учениками и из всех классов поголовно.
Но что было ещё веселее, так это сбор металлолома! По всем закоулкам и мусоркам посёлка собирались все, какие только попадались под руку, железки и железяки, начиная от пустых жестяных консервных банок до последнего ржавого гвоздя включительно. Бывало, что некоторым счастливчикам перепадали «агрегаты» и покруче в виде, например, запчастей от какой-либо старой техники. Из дома детьми вытаскивались старинные чугунные утюги и другие раритеты, за которыми не успел вовремя досмотреть бдительный родительский глаз. Некоторым из нас порой крепко доставалось «на орехи» за вытасканные из дома и необходимые ещё в хозяйстве чугуны, ухваты и кочерги. Но учителя, конечно же, следили за тем, чтобы унять наш пылкий, не на шутку разыгравшийся энтузиазм, во избежание полного разорения семейного имущества своих односельчан. В военное время тоже имело место детское собирательство во имя благих целей, но оно было другим, более насущным и совсем уж не таким весёлым, как в наше мирное время.
В начале моего повествования был приведён отрывок из воспоминаний нашей первой учительницы о том, как ребята из её класса решили собирать на самолёт. Вот продолжение этой истории.
Из воспоминаний Елизаветы Сергеевны Фефеловой «Школьники в военные годы»:
«Скоро нам представилась возможность на деле выразить свои патриотические чувства. К нам в посёлок эвакуировался Фронтовой госпиталь откуда-то из западных районов страны. Помещения для него подходящего не было, и Поселковый Совет решил отдать каменное здание школы.
Начальник госпиталя обратился к населению посёлка, прося помощи. Дело в том, что госпитальное имущество в пути погибло при бомбёжке эшелона. Персоналу удалось сохранить только часть хирургических инструментов. Надо было всё начинать сначала: приобретать вновь койки, матрацы, постельное бельё. Вот тогда-то наши ребята впервые показали, как они практически могут помочь фронту.
Я видела, как они в эти дни во время перемен собирались где-нибудь в уголке коридора или во дворе и что-то горячо обсуждали. Вид у них был таинственный и возбуждённый.
Была у меня ученица одна из Центрального посёлка: смелая, бойкая девчонка. Звали её Вера Глухова. Она ни в чём не уступала мальчишкам: ни в шалостях, ни в силе, ни в драках. Бывало, налетит на обидчика с криком, с кулаками; смотришь, тот уж на полу и руки вверх. Кричит: «Сдаюсь Верка! Больше не буду девчонок драть».
Так вот эта девочка была у нас в классе главным организатором. У неё были незаурядные способности сплачивать вокруг себя ребят. Удивительным было то, что даже самые отъявленные шалуны-мальчишки были у неё на поводу.
Когда объявили сбор имущества для госпиталя, Вера первая принесла в школу простыню. Ещё до начала занятий утром она со списком, в котором её фамилия стояла первой, встречала каждого ученика. Ребята передавали ей принесённые вещи, а она вписывала название вещей и фамилии принёсших эти вещи.
Буквально в первые же два дня наш классный шкаф наполнился вещами. Чего тут только не было! Простыни, подушечные наволочки, подушки, одеяла, полотенца, покрывала кроватные, комнатные тапки, чайные чашки, тарелки, графины, ложки…
На третий день вечером мы всем классом пошли в госпиталь. Колонной под звуки горна и барабана шли, а сзади на двух носилках несли увязанные в узлы наши подарки.
Встретили нас у крыльца начальник госпиталя и комиссар. Они, вытянувшись по-военному, приветствовали строй, взяв под козырёк.
Ребята, ободрённые таким торжественным приёмом, чётко отбивали шаг, подошли и по команде – стой! По-военному приставили ногу, щёлкнув каблуками. На лице начальника мелькнула чуть заметная улыбка. Потом он серьёзно, как с красноармейцами поздоровался с нами: - Здравствуйте, товарищи пионеры!
- Здра..! Здра..! Здра-а-вствуйте! Вразнобой ответила колонна.
После церемонии передачи подарков нас повели в помещение. Раненых ещё не было. Помещение не совсем ещё было готово к приёму их, но в некоторых классах вместо парт уже рядами стояли железные койки, а между ними у стен тумбочки.
Потом много было разных сборов в помощь фронту. Все годы войны собирали деньги на постройку танков или самолётов. Ребята приносили по 10, 20, 30, по 50 рублей.
В военные годы зимы были холодными, и жители посёлка посылали на фронт тёплую одежду. В сборе тёплой одежды активно участвовали и наши ученики. Наши ребята приносили её не только из дома. Они ходили по соседям и приносили от них различные вещи: шерстяные носки, шарфы, полушубки, валенки, меховые жилеты, варежки, портянки.
Ученики старших классов организовали художественную самодеятельность. Готовили небольшие пьесы, концерты и выступали перед ранеными красноармейцами в госпитале.
Бывало, и мои ученики разучивали что-нибудь и ходили в госпиталь. Бойцы с большой любовью принимали маленьких артистов. Иногда декламирует стихи такой «артист» и вдруг спутается, забудет продолжение. Не успеет ещё смутиться, а ему кто-нибудь из бойцов уже подскажет. Ободрённый парень опять с азартом читает. На завтра, придя в школу, они обо всём с подробностями рассказывают мне. Рассказывают, кто с кем познакомился, где они воевали и откуда сами родом».
|
